25 июня 2000 года. Солоновка – забытая богом деревушка, превращенная парапланерной братией в Нью-Пара-Васюки регионального сибирского значения. Отвальное крещендо сборной мега-тусовки после очередного этапа каких-то перманентных, перетекающих друг в друга многочисленных алтайских (или сибирских?) пара-соревнований. Шабаш трехсот или более того личностей, последняя ночь, единственная, завтра не наступит никогда, а если и наступит, то это будет завтра. Фейерверк - водопад, фейерверк - фонтан, дискотека (если это дискотека) с профессиональной аппаратурой и крутым марафонцем диск-жокеем. Да…сссс, всякое видел на своем дельтапланерном веку, а такого не приходилось. Аскарово 86-го? Юца 87-го? Ау-у-у-у, дельтапланерная братия, помните наши звездные годы?… Пожижей будет! Все утихло на час хмурым июньским алтайским утром, чтобы проснуться озабоченным похмельным лицом – сборы в дорогу, кому домой, а кому в даль светлую. Эти последние - мы, «Марафон 2000».

Нас было: “Камаз” трехосный a la militar, помер в Онгудае. Газ-66, в дальнейшем «Кляча», примкнула к Марафону там же. «Москвич 41» – самая выносливая и проходимая машина пробега, четыре японских полноприводников, «Чайзер» из тех же краев и пару дюжин homo в составе шести французов и одной француженки, предводителя Питерских – старого туристского волка Собетова Андрея, завоевавшего беспрекословное уважение моего сына Илюшки рассказами о расчленении детских трупиков, шесть сибирских парапланеристов во главе с командором пробега неугомонным Володей Митиным и, наконец, мы, представители летающих позвоночных, каркасовидных – Андрей Барнагов (Москва) и ваш покорный слуга. Ну, и конечно, жены и подруги, ставшие потом женами. Спасибо Вам, молчаливые труженицы – прокормить это ползающее под облаками племя в условиях вечно несущегося каравана… это нечто!

Первый марш-бросок из предгорий до Усть-Коксы - самого сердца Алтайских гор. Именно сюда несется каждое лето разноязыкое альпинистское племя в который раз покорять самую высокую сибирскую вершину Белуху, каких-то метров не дотянувшую до круглых 5000. Как говорят знатоки, наш алтайский Эверест хоть и не вышел ростом, но по трудности некоторых маршрутов и семитысячников покруче будет. Этим летом наш доблестный пара-алтаец Левкин покорил красавицу, причем дважды – и снизу, и сверху. А погода стоит, а кучевка какая, тыл холодного фронта, одним словом. Мы разматываем километр за километром серпантин нашего марафона и ведем неспешную беседу о том, о сем. Мы тогда еще не знали, что не скоро увидим эти самые облака, что навалится на нас неповоротливый толстопуз «Антициклон» и зальет голубым маревом инверсии Алтайские горы по самые белоснежные макушки на целую неделю.

Ах, Вова–Вова, на какой же карте ты раскопал дорогу эту. До Топольного Макар до перестройки возможно еще телят гонял, а дальше… Наш «Сурф» покорно скрипит, вспоминая свою японскую молодость. Как бы красиво и величественно здесь умирал «Икарус», который предполагался как основное транспортное средство передвижения для иноземцев. Повезло «Икарусу», повезло нам, а вот новосибирского брата на «Чайзере» жалко, придется ему этого «Чайзера» продавать по возвращении, если оно состоится. Наш пелетон давно распался – разные автомобили, разный темперамент у водителей, однако непостижимым образом сбиваемся в кучу у придорожных харчевен.

Первая запланированная остановка – Александровские пещеры, и вот тут все выясняется с дорогой! Оказывается, мы в аккурат движемся по главному пути миграции каких-то первобытных племен, и дорога не ремонтировалась с этих самых времен. Картины времен неолита в ближайшей деревушке сменяются куда более впечатляющей картиной современного Вig Bang-а. В центре, еще возможно обитаемого, селения, на стандартном пятаке, устроенном для отправления культовых церемоний времен окончательно победившего социализма, наличествовала вся необходимая атрибутика тех лет: стандартное одноэтажное здание сельсовета с необходимым красным стягом на коньке, какой-то необыкновенно мерзкий по замыслу и исполнению памятник вождю напротив крыльца, почему-то изваянный в 0,6 от размера натуры, полуистлевшие и уже нечитаемые транспаранты, доски почета, таблицы достижений и т. д. В абсолютной тишине и полнейшем безлюдье вся эта картина, полная какой-то мистической значимости и философского проникновения в сущность бренности бытия, одной потрясающей деталью сводилась до Босховской карикатурности – из всех окон, проломов и проема центральной двери сельсовета торчали лошадиные, коровьи, бараньи и даже свиные морды, которые смотрели на нас с какой-то снисходительной мудростью…. Это впечатлило всех, за исключением Илюшки (дети ведь гораздо умнее нас). Фотографируемся запанибрата с вождем и несемся дальше. Черный Ануй, Усть Мута, Верх Мута, Яконур – пройдено каких-то 150 километров за восемь часов езды, и возникает удивительное ощущение полнейшей оторванности от цивилизации на краю земли. Проникаюсь замыслом Митина. Да, вот так их родимых, еще тепленьких, выпавших из обжитого европейского гнездышка, еще пахнувших французским парфюмом. Вот вам азиатская дикость с неожиданными сопутствующими элементами: вот сельский магазин с нехитрым ассортиментом – хлеб, водка, валенки и жвачка «Орбит». Вот развалившийся, когда-то побеленный дощатый сортир без задней стенки, вот пьяный абориген, пытающийся что-то выразить этим не весть откуда залетевшим французам. Хотя можно было их промчать с ветерком по Чуйскому тракту аж до самой Монголии. Ну, налетались бы в Онгудае, Акташе, Курае и Чуйской степи и назад с комфортом домой? Heт, прав Сусанин ты наш – так во сто крат интересней!

Едем дальше, однако. Вечереет. Недалече замаячил Усть-Кан. Проблема в том, что мы, увлекшись разговорами, уже километра два катим на ободе заднего колеса. Резина «Бридж Стоун» и алтайская щебенка чего-то там не поделили. Победила щебенка. Мучаюсь комплексом неполноценности: у всех машины как машины, а у меня вот такое старье, что двухсот километров без поломки пройти не может. Ползаем с Барнаговым в пыли под «Сурфом», ищем ту дырку, куда надо засунуть устройство, напоминающее коленвал, для того чтобы опустить запаску на дорогу. Сзади из облака пыли выныривает «Чайзер» с желтым бананом запаски-недоделки на переднем колесе. В салоне пара новеньких продырявленных колес от «Лэнда». Комплекса неполноценности как не бывало. Прибываем в село и часа четыре перебортовываем колеса у трех автомобилей. Сначала надо найти еще трезвых мужиков, которые занимаются шиномонтажем, затем по всему селу ищем коммерсанта, который продает камеры – монтаж бескамерных шин на глубинке еще не освоен. Потом сельский умелец долго убивает кувалдой диски, чтобы содрать с них шкуру и т.д. и т.п. Надо сказать, что так было не раз за весь наш Марафон. Серега Рудых (Лэндовладелец) в Курае было совсем отчаялся, но решил проблему с размахом, достойным уважения: вызвал из Новосибирска еще один джип, набитый крузеровскими колесами. Подумаешь, тыщу км туда и тыщу обратно. Но забыл эти колеса хорошо прикрутить, и стали они по дороге у него падать, срезая шпильки. И тут наш Марафон совсем было изготовился стать настоящим Мара – сами понимаете чем, если бы не Андрей Барнагов, который знает (я заявляю это с полнейшей ответственностью) абсолютно Все, а особенно, что касается автомобилей. И вот, он популярно всем объяснил, как с помощью моих плоскогубцев, молотка (Серега, а ведь ты мне их так и не вернул) и пьяного слесаря из соседней деревни поставить «японца» на его искалеченные ноги. Этим самым он спас Марафон и заслужил беспрекословный авторитет у затосковавших было иноземцев. Стемнело. Выдвигаемся на Усть-Коксу.

От Усть-Кана несемся по вполне приличной дороге до намеченного места первой ночевки. Красоты Алтая скрыты кромешной тьмой, ну и ладно, за день пути мы к ним уже попривыкли. Справа шум реки, рубиновые огоньки задних габаритных огней, добрались таки до ночлега. Чего-то съедаем, чего-то выпиваем… У–ффф. Все. Спать.

А вот теперь, как рассказать вам про алтайское утро в горах? Когда абсолютно неподвижный, напоенный непередаваемыми ароматами разнотравья воздух чистой прохладой вливается в ваши легкие, когда шум горной реки с кристально чистой водой изумрудного оттенка будит в душе удивительный восторг бытия, когда горы сверкают и переливаются на солнце белоснежными коронами ледников, скрывая подножия за голубой дымкой утренней инверсии, когда… Нет, я этого сделать не смогу, а наши классики все больше по средней полосе России прохаживались. Я вот бы что хотел заметить. Довелось мне повидать на своем веку и Кавказ, и Урал, и Казахстан, и Альпы Французские, и Австралийские «маунты-бьюти» всякие, и длиннющую южно-американскую стенку – Los Andes, а вот нету гор душевней Алтайских. Хорошо здесь для сапиенса и все тут. Недаром Рерих говаривал, что Шамбала она все-таки не в Гималаях, а на Алтае располагается.

Трогаемся. До Усть-Коксы рукой подать. Семидесяти километров даже и не замечая, прибываем в Усть-Коксу - ворота в Уймонскую степь.

Надо сказать, что алтайские высокогорные степи не имеют ничего общего со степью в обычном понимании этого слова. По сути дела, это обширные плоские долины, простирающиеся на десятки километров, как по длине, так и по ширине. Каждая из них характеризуется собственным микроклиматом, обладает своим, присущим только этому месту, ароматом и, конечно, если говорить о полетах – своими характерными особенностями. Самая низкогорная и пригодная для человеческого проживания – Уймонская степь. С давних времен здесь были основаны кержацкие поселения, разбавленные после Гражданской беглыми колчаковскими офицерами, которым посчастливилось избежать мясорубки. С севера Уймонская степь прикрыта Теректинским хребтом, а с юго-запада - самым мощным на Алтае Катунским хребтом. Таким образом, в долине формируется очень мягкий микроклимат – хоть цитрусовые выращивай. Высота над уровнем моря около семиста метров. Условия для полетов прекрасные. Одна беда (если забыть о наличии дураков) – дороги. Долина растянулась на юго-восток километров на 30 и километров на 20 в поперечном направлении. Вот в этом пространстве и можно понаслаждаться видами на Белуху. Наш Марафон, перекусив в Усть-Коксе в сопровождении местного парапланериста, выезжает на старт, расположенный на высоте в три сотни метров, в непосредственной близости от центра села. Парапланеристы имеют возможность, поработав ногами, выиграть для старта еще метров 150. Мы с Андреем в одиночестве собираем дельты, зная наверняка, что перспектив промчаться по воздуху, хотя бы на «тридцатник», никаких – инверсия недвусмысленно заявляет о себе белесой дымкой затопившей Уймонскую котловину и штилем на старте. Стартую первым, отрабатывая нелегкий хлеб разведчика погоды. Старательно изворачиваюсь во всех отрицательных ноликах, однако кладбище под горой все явственней демонстрирует нехитрую картину сельского погоста. На высоте полутора сотен метров перестаю обозначать несуществующие термики и выбираю где бы аккуратней притулиться (стоек «экстралайтовских» запасных у нас одна, да и то леченая, а Марафон только начался). Приуймонились прилично, вылезаю, осматриваюсь. Кажется, мой полет никого не вдохновил – народ ждет… Собрал глайдер у дороги, глядь - потянулись первые тряпочки, а с ними тряпочка с костями. Вот закрутила первая, да недолго, и потянулась хребтиком по маршруту. Высоты у народа нет – плавятся потихоньку на разогретой подушке у склона. А вот и Андрей над головой кружит, запрашивает по акустической связи ветер на посадке. Раскинутыми в сторону руками изображаю направление захода. Есть контакт. Через полчаса собираемся всем составом в центре села и движемся на место ночевки километрах в пятнадцати от Усть-Коксы. Народ оживленно обсуждает перипетии первого летного дня Марафона. Хоть и улеты десятикилометровые, но есть о чем поговорить, а судьям что посчитать. Стало быть, день прожит не напрасно.

Вот и место ночевки – пасека перед устьем ущелья, откуда с шумом вылетает речушка Кастахта. Эх, братцы, хорошо вечером на марафонском биваке. Разбиты палатки, приготовлены лежбища, народ накупался в ледяной воде, постираны футболки, носки и прочее. Осталось самое приятное – поужинать и душевно поговорить под мерцающими звездами. Разговор скачет туда сюда, непредсказуем как поток горной речушки, мерный шум течения которой сопровождает беседу. Сдвигаем емкости за Францию, за Россию, за полеты и т. д. Содержимое сдвигаемого может быть пивом, имя которому было легион (Марафон - он и есть марафон). Вино красное и белое из самой Франции. А что можно еще было везти в презент из этой страны? Ну и понятно - она, родимая. Забугорники поначалу пребывания в наших краях с виноватой опаской отнекиваются пропустить по маленькой, но к финишу своих скитаний по нашим необъятным просторам проникаются неизбежностью этого процесса и со старательностью примерных школяров выполняют необходимые практические занятия. Тихо угасают посиделки – сказывается усталость. Короткое мгновенье сна и снова неповторимое алтайское утро.

Сегодня дельты отдыхают, а их хозяева дежурят на подборе. Старт планируется с восьмисотметровой вершины, равнодушно взирающей на дельтаобразных с неприступным видом – гора доступна только пешему люду и гужевому транспорту. С завистью наблюдаем хлопотливые сборы пара-конного каравана. Зрелище солидное, что-то в этом есть от настоящих экспедиций с привкусом эдакого «адвэнче». Да, снимаем панаму – вот оно зримое преимущество тряпколетов без костей. Караван скрывается в складках ландшафта. Можно расслабиться, подъем займет не менее трех часов плюс час на то на се. Набухаем на глазах крепким горным загаром. Не знаю насчет энергетической связи Шамбалы с космосом, но вот ультрафиолет, щедро извергаемый плавящимся в фиолетовом небе светилом, льется на нас напрямую через чистейший воздух Алтайских гор. Однако началось… Прыгаем в машины. Дали какую-то необъятных размеров рацию, но как ей пользоваться не рассказали. Жму на кнопки, пытаясь выбить из этого кирпича хоть слово. Тщетно. Кирпич завис на сканировании частоты, при этом ни на чем не запинаясь. Километрах в пяти от старта веду визуальный контроль белых лепестков, появляющихся и исчезающих из поля зрения, словно сказочные эльфы. Вот один завис посредине ущелья, фантастическим образом приклеенный намертво к темно-синей голубизне пространства. Лепесток ожил, поерзал туда-сюда, потерял заметно высоты. Нет, парень, ты не прав – так ты точно сядешь в ущелье, дуй ко мне в долину, пока есть возможность. Нет, ищет термики в черном зеве ущелья. Подскочившая амазонка на джипе – Яна настойчиво расходует остатки заряда на незаряженной с вечера рации, пытаясь выяснить местонахождение сбежавшего на параплане мужа. Нет, умирающий в ущелье не ее муж – вроде как Жан Люк. А лепесток на фоне ската в ущелье уже не движется по-настоящему. Тряпочка не меняет положения уже минут двадцать. Амазонка несется на крепких ногах прямиком к ущелью. Заражаюсь паникой, хватаю сына за руку и мчу следом. Продираемся около часа по левой, невероятной крутизны боковине ущелья, через густые заросли дикой малины, какого–то низкорослого колючего кустарника, из-под ног вываливаются и с шумом срываются в бездну булыжники. Экипировка совершенно не соответствует категории маршрута. Мой Илюха в открытых сандаликах из поролона, сопя, мужественно пробивает дорогу к спасению француза. Проблема в том, что спасаемый не знал, что его спасали. Отдохнув, собрав мешок, он спустился до дна ущелья, где пролегала тропа-автобан, и пока мы с риском для жизни его спасали, прогулялся до долины, где и был подобран. Назад мы пошли его путем, а я шагал и думал… о многом. Но это уже другая песня, почти философская.

Возвращаемся в лагерь. Все уже на месте, активно обмениваются впечатлениями. Улеты опять слабенькие, но на этот раз, на мой взгляд, погода была не выработана. Кучевка по маршруту была, а значит тридцать-сорок километров сделать было можно. Ну, правда, на земле мы все летим высоко и далеко. Снимаем лагерь и движемся прямиком в туристический рай на берегу Катуни: парочка кемпингов, в одном из которых пугаем французов ужасающей теснотой бани, рассчитанной на пару тел. Но нет худа без добра – сближаемся еще больше в буквальном смысле. Непроглядной ночью переезжаем в кемпинг для ночевки. Долгое застолье, спящий на коленях сын, прохладный ветер, свалившийся ночью с вершин в долину, гуляет по открытой веранде, холодное белое сухое вино, анекдоты гостей, анекдоты наши (круче, понятное дело), вздохи губной гармошки, виртуозно терзаемой Жан-Пьером… и холодное туманное утро после пары часов забытья. В путь, Марафон не может стоять на месте. Урчат автомобили, опасливо пробираясь по висячему мосту, высоко подвешенному ни на чем над клубящейся белым паром Катунью. Простучав по клавишам незакрепленного деревянного настила выбираемся на тракт и мчим знакомыми местами до Усть-Кана, чтобы потом уйти направо на Ябаганский перевал и спуститься между Теректинским и Семинским хребтами прямо в родное, обсиженное дельтапланерной братией селение Туэкта.

ЧАСТЬ 2

Я уверен, для тех, кто летал в Онгудае (Онгудай, как справедливо заметил дельта-акын Масалимов – дельтапланерный рай), волшебные эти слова: Онгудай, Туэкта, Чикетаман, Улита (Улита улетай, вот рифманул Акын!), Иодро и т.д. останутся не просто географическими именами никому неизвестных пунктов, но теплой волной всколыхнут череду воспоминаний о уже становящимися далекими 93-97–х, когда российская дельтатусовка переживала свой, по-видимому, последний ренессанс. Выбравшись на легендарный Чуйский тракт, поворачиваем на юг в сторону Монголии и несемся по хорошему асфальту прямиком в этот самый дельтапланерный рай. А тем временем антициклон, которым встретил нас горный Алтай, сильно заболел и приготовился умирать. В западном углу небосклона скапливалась белесоватая муть, небо потеряло свою фиолетовую глубину и сместило свои оттенки в более низкочастотную часть спектра. На замену воздушной массы отводилось двое суток, в течении которых составлять полетные прогнозы просто дохлый номер. Наш Марафон расположился в паре километров южнее Онгудая на берегу речки Урсул. Освободив Камаз от сопровождающего нас хлама, спешно грузимся и выезжаем на старт. Бессмысленное занятие описывать дорогу на километровую вершину красавицы Каянчи, стартовую поляну, открывающуюся внезапно в конце тропы проложенной по вековому кедрачу, цветение алтайских огоньков (жарков по центральночерноземскому), усыпающих мягко спадающий в бездну многоцветный травяной склон и тот безграничный простор, который позволяет взгляду переноситься в пространстве на сотни километров, скользя по вершинам снежников Катунского хребта в стокилометровом далеке… Это надо видеть.

Но мы этого в этот раз не увидели. Наш «КАМАЗ», натужно преодолев шестьсот метров высоты, внезапно стал намертво, испустив громадный белый клуб вонючего пара. Консилиум заключил: лопнула какая-то важная для жизнедеятельности монстра кишка и за счастье следует принимать возможность скатится в лагерь, если трансплантация куска пластиковой бутылки из-под газировки не приведет к летальному исходу. Сидим мы, значит, на толстенной подушке из таежного мха, под сенью векового кедра и трогаем глубокие интернациональные темы о том сем. Разговор прерывает шум приближающегося электропоезда, что, согласитесь, несколько неожиданно, если принять во внимание нашу оторванность от средств коммуникации. «Да термик это наш местный…», не без гордости закрываю вопрос ошарашенным французам. Следом весомым подтверждением выкатывает сам герой, играя метровыми стволами кедров, мощной торопливой рукой взвихрив заснувшее окружающее пространство и уйдя вверх по распадку. С минуту уважительно молчим… Да, Онгудай дельтапланерный рай. Ну а пока вниз, в чистилище, на издыхающем «КАМАЗ-е» с булькающей пластмассовой кишкой. Монстр съехал вниз, больше мы его не видели. Рассказывают, ассимилировался в Онгудае непутевый водила, видели его сильно убитым алкоголем в местах нехороших, дальнейшая судьба его нам неизвестна. Да и бог с ним, а «КАМАЗ-а» вот жалко. На следующий день командор пробега меняет гордость нашего машиностроения на Онгудайскую клячу, закипающую по любому поводу и без по причине оставшегося далеко в прошлом периода климакса и передвигающуюся в силу въевшейся в кишки с приснопамятных времен соцментальности – если надо, значит надо. По этой причине мы оказались на вершине Каянчи, любовались пейзажем Чуйской степи, рвали эдельвейсы в горных массивах Курая. Спасибо тебе, “Кляча”.

Вот, наконец, она – Поляна! Тридцать на пятьдесят в девственной алтайской горной тайге. Тысячу над долиной, тысячу восемьсот над уровнем неведомого моря. Мужики и летающие леди, поверьте мне, нет места более величественного и прекрасного для сердца летателя. Дрогнет оно у всякого, у которого за спиной либо мешок с волшебной тряпкой, а то и ласкающий натруженное плечо шестиметровый пакет-трансформер. Когда оставив где-то далеко за спиной все – долгую дорогу, бестолковость той, городской суетной жизни, будет он стоять здесь, маленький, у порога этой голубой алтайской бездны и чувствовать ВСЕ каждой клеткой своей плоти…

Однако, ближе к делу. Ветерок на старте от пяти до семи – для Онгудая многовато будет. Мотает верхушки кедров и сосен. Определенно катит холодный фронт. Сизая кучевка на фоне белесого небосклона хаотично размазанного перьями стратосферных нимбусов. Решили лететь на юг, в сторону Ини, вроде бы все грамотно, северная составляющая фоновика имеет место быть, а там бой покажет. Договорившись с Барнаговым о встрече в воздухе и неразлучной любви до посадки в Ине, стартую. Тугая струя потока сразу подхватывает крыло, вскинув глайдер на десяток метров. Валю «австралийца» вправо, застегиваюсь, ерзаю всем телом, устраиваясь поудобней и проношусь над братьями по страсти на пятнадцатиметровой высоте. На участке витка примыкающего к левой стороне стартовой ложки, густо поросшей сосняком с высохшими серыми вершинами, заверещал на предельных тонах «варик», еще круче валю аппарат направо и затем протягиваю над соснами от горы. Подъем налил черным шкалу дисплея и приоткрыл начало второй пятерки. Как говорится, вопросов нет – лифт работает, энергию в ближайшее время отключать не собираются. Прямо подо мной соскользнул со склона треугольник дельтаплана Барнагова. С интересом наблюдаю за ним. Андрей не стал раскручивать поток у старта, рванув через распадок на правый хребтик. На подходе к склону ввалился в мощный подъем и тоже стал в спираль в пятистах метрах от меня. Пока идет стабильный подъем, можно заняться немного собой. Расслабляю вытянутые в струнку ноги, несколько раз вдыхаю глубоко воздух, нормализуя дыхание и пульс, осматриваюсь по сторонам. Бог ты мой! Тапочки приплыли – стартовая поляна сзади и по бокам закрыта полукольцом хребта и тайгой, поэтому дает хороший обзор только на юго-запад. Так вот, выбравшись из стартовой ложки обнаруживаю, что мы зажаты с трех сторон формирующимися грозами, а стало быть все наши планы попить пивка с устатку в Ине, мягко говоря, ненаучная фантастика. Я не говорю уже про «фонарики», которым сегодня, похоже, лучше было бы остаться нерасправленными в рюкзаках. Сегодня турбулентность выше средней для этих мест, которые и в добрую погоду не балуют пилотов спокойным «молочком» халявы. Эх, парапентистые, посоветовал бы я вам сегодня не беспокоится, да нечем – продал я три года назад свою «Алинку», а другую не приобрел, за ненадобностью. Мужики, ну смотрите, как нас с Андрюхой колбасит! Нет, известное дело, снизу наши дельты плавненько кружатся себе в понатыканных повсюду потоках, так что, вот и пошли первые разноцветные колбаски в воздушную мясорубку. Хо-хо… Собетова завязало в узелок, хлопнуло и пошло ронять в центре распадка, не давая возможности перетянуть через перешеек правого отрога, а значит свистеть ему прямо под гору и маршировать местами дикими до дороги подбора. А между тем, свела нас судьба с Андреем в один поток, и уже носимся мы друг за другом, и не разобрать, кто кого преследует в этой гонке по кругу. Напоминает все это карусельные лошадки, то одну вспучит, то другую. Вдвоем-то интересней выходит, – и динамика чувствуется, и скорость. А все равно, скоро разбежимся. По такой погоде нет резона цепляться друг за друга, да и каждый-то все равно умней другого. Так оно и вышло, где-то на пятистах над стартом рванул Андрей в сторону Чикетамана, а я в Онгудае с таким превышением, да с таким сносом, да с грозой под боком на маршрут не хожу. Научены, справляли мы как-то с «Поручиком» день рождения, встретивши благополучно землю-матушку, после неожиданного шквала в такую же, примерно, погоду. Может быть, Пендри какой-нибудь в таких условиях чего-нибудь и выпендрит, а я-то уж точно, где-нибудь под Хабаровкой мокнуть буду. Полетели в лагерь, на сегодня я свой хлеб отработал. Да и в лагерь-то долететь задача сегодня не из простых, учитывая приличный встречный ветер и сплошную темную тень внизу. Через полчасика, выполнив задачу оптимум, я убеждаюсь в своей правоте, когда через минуту после посадки ударил холодный ветерок метров пятнадцати в секунду со стороны маршрута. Парапланеристы, нахватавшись адреналина, плюхнулись под горой, да и Андрей улетел недалече. Эх, хорошо быть мудрым, да плохо быть старым. А, между тем, как и ожидалось, прорвался через Семинский перевал циклон, и начало лить. Что делает Марафон, когда нет погоды? Марафон несется дальше в горы – туда, в высокогорную пустыню, где ходят стада непуганых верблюдов (серьезно), и где деды не помнят, когда последний раз был дождь (шучу). Вперед, в смысле - на юг, в степи Курайские и Чуйские.

Первая сотня километров отпечатана в памяти за девять прошедших лет с начала первых дельтапланерных экспедиций в эти края и последующими полетами на кубках Алтая, Артура и чемпионатах России. Вот перевал Чикетаман – хитрое место. Выживешь, не сядешь, стало быть, улетишь далеко. Тракт серпантином взбирается на шестисотметровую высоту, открывая великолепный вид на север и на юг. На двадцатикилометровом удалении высится Каяча, с тоненькой черточкой ретранслятора. Это оттуда иногда приносит ветер просвечивающие на солнце разноцветные мотыльки, которые танцуют над перевалом ведомый только им танец и растворяются вдалеке, уходя на юг над голубой струей Катуни. Так бывает, иногда… Правда, все реже…

Вот мы и с южной стороны перевала. Удивительно, как все изменилось. И без того скудный травяной покров выродился в лысоватую, просвечивающую желтоватым песком, короткую, жесткую растительность. Воздух заметно суше, напоен полынными ароматами. Земля теплая даже под толстым одеялом сплошной облачности. Моросит мелкий дождь. Тихо. Ни ветерка. Все умыто. Кругом невероятная чистота, и природа полыхает красками. Это вам не дождливая серость равнины. Скальные россыпи сверкают фиолетовыми, красными, желтыми, какими-то совершенно непередаваемыми, не имеющими названия оттенками. Катунь, меняющая свой цвет от изумрудно-зеленого на перекатах, до прозрачно-черного в гигантских водоворотах. Только мы – куча железа и плоти - выбиваемся из этого молчаливого прекрасного единства. Мчимся… Куда и зачем? Сядь на берегу горной реки. Послушай, о чем говорит вечность. Шучу.

К вечеру мы въехали в Курайскую степь. Гигантская, почти круглая каменистая чаша понижается к центру, образуя в центре заболоченную пойму Чуи. С юго-запада Курай полукольцом охватывает Северо-Чуйский хребет со спадающем с четырехкилометровой высоты ледником Актру. С севера степь перекрыта трехкилометровыми вершинами Курайского хребта. Тракт пересекает долину с северо-запада на юго-восток, прижимаясь к этой естественной границе. Тридцать километров прямой, как стрела, асфальтовой ленты и дорога ныряет в двадцатикилометровое каменное горло, образованное смыкающимися хребтами, чтобы потом вынырнуть в безбрежное пространство Чуйской степи. А там край земли, Монголия, верблюды, лошади Пржевальского, царство Чингисхана. Полторы тысячи метров над уровнем моря. Зимой морозы до минус шестидесяти, летом дневная жара сменяется отрицательной температурой по ночам. Тибетский пейзаж - белые, бело-розоватые и синие тона полотен Рериха. Увидевши это единожды, не забудешь. Впечатленные всей этой красотой и величием Чуйского пейзажа, французы лелеют мечту посмотреть, что там дальше, за краем земли, потому планируют в 2002 году двинуть в Монголию. А пока мы стоим на старте всем марафоном, фотографируем панораму и себя в ней. Летать сегодня не придется, гуляет ветерок о шестнадцати метров в секунду. Но все равно хорошо, местные красоты стоят долгой дороги. Возвращаемся на базу в Курай ломать погоду и непруху с полетами. Вечером делимся на две партии: ортодоксов, которые на "Кляче" в кромешной тьме рванули на ночевку к леднику Актуру, и традиционалистов, которые по тракту покатили за пятьдесят километров в большой поселок Акташ, попариться в баньке. Без колебаний я примкнул ко вторым, решив, что от приключений приключения не ищут. И все мы, и те которые на леднике, и которые внизу в этот вечер погоду, таки, сломали!

И настало утро, и настал День Марафона, потому что он не мог не настать. Солнце пришло вместе с легким туманом в долине, который густел в ущельях, ничем не отличаясь от обычных облаков. Разница состояла в том, что через полчаса после восхода солнца эти облака разом снялись со своих насиженных мест, стали быстро подниматься, и вскоре повисли сплошной пеленой, разрезав Мир на две части - ту, в которой жили и двигались мы, напоминающую сейчас громадную комнату с низким сероватым потолком, и остальную безбрежную вселенную, в которой, наверное, сияло яркое утреннее солнце, в которой из сверкающей белизной волнистой тверди росли хаотично разбросанные, не связанные никакой логической структурой белоснежные пирамиды. Однако, эта фантастическая картина, являвшая собой яркий пример ложной дуальности единого целого, недолго будила воображение, уступив место прекрасному пейзажу, в которой было все, о чем может мечтать любитель свободного полета - яркое солнце, аккуратные кучевые облака, стоявшие в нужных местах - замечательная иллюстрация к уроку по теме "Термические потоки в горной местности при слабом фоновом ветре". Эту лялю несколько портили размазанные на недоступной для нашего брата высоте перистые облака с причудливо закрученными хвостами - верный признак скоротечности выпавшего в этот день на нашу долю счастья. Но завтра не существует! Есть прекрасное сегодня, и Марафон, торопливо поглотив необходимые для его жизнедеятельности калории, двинул вверх по идеально ровному бездорожью в безлесные предгорья южной стороны Курайского хребта. "Кляча" далеко вверх оседланной не полезла, а точнее сделала вид, что не полезет, и после того как народ с нее ссыпался, бодро затарахтела вверх. Но мы и не в обиде. Легкая прогулка на пятьсот метров вверх по идеально ровному склону, поросшему короткой рыжеватой травкой одно удовольствие. Ну а дальше вы мне просто не поверите. Вы скажете, что, мол, свистишь брат - не бывает таких "лончев". Я бы на вашем месте не поверил, как не поверил Володе Митину, когда он с экспрессией рассказывал о полетах в Курае на первом 1998 года Марафоне. Так вот, свидетельствую. Все так.

И ковер из эдельвейсов на старте, и идеально ровное, громадное, хоть миллион дельтов-пентов размещай, поле, которое из горизонтального плавной математически выверенной кривой уходит вниз, постепенно наращивая крутизну, чтобы не дай бог потревожить каким-нибудь препятствием, плавный ход набирающего силу восходящего потока, и возможность проложить маршруты в обе стороны по цепям хребтов на сколько хотите, и отличная по российским понятиям асфальтированная дорога сопровождает вас все время внизу, и получасовой всепогодный заезд от базового лагеря (расположенного, между прочим, на берегу чистейшей горной речушки - пей не хочу), и пейзажи, только посмотреть на которые люди едут со всех концов земного шара. Парапентисты Всего Мира и его окрестностей! Я утверждаю: есть на этом свете парапланерный рай - это Курай! Хау, я все сказал!

ЧАСТЬ 3

Готовим дельты к старту. Короткий брифинг ставит целью перелет из Курайской степи в Чуйскую с посадкой в первом селении Ортолык. Основная проблема маршрута - преодоление двадцатикилометрового каньона отделяющего одну долину от другой. Насколько это оказалось сложной задачей, я испытал на себе пару часов спустя, но об этом чуть позже. Спешно нарвал эдельвейсов, попросил Свету сберечь их для меня. И тут я даже своего разведчиского долга не исполнил. Жан Люк вздернул свое крылышко и был тут же всосан космическим пространством. Это было прекрасно! Это было так легко и просто сделано, что всем-всем стало ясно - сегодня попрем, и попрем все. Через пять минут стартую за Жан Люком при двухметровом встречном ветре и почти на горизонтальном участке, планируя долгий неприятный разгон аппарата. Какое там! Нарушая все мои установки, меня плавно вздергивает вверх после пары первых шагов, и я недоуменно ухожу вперед и вверх, автоматически выполняя наработанные годами телодвижения: ноги швыркают в подвеску, тело прокатывает ролик "скорпиона" и тут же смещается влево, креня дельт в сторону старта. Еще кучка каких-то мелких движений, которые уже давно делает кто-то за меня. Но спиралить на "лонч" нельзя - подъем слабоват и высотки маловато, можно поцеловаться с провожающими. Танцую вправо с наглым намерением покрутить попкой туда-сюда, хочу поднабрать десяток метров высоты и уж закручивать на старт. Однако, фиг вам - называется. Поток иссяк, а может убежал по своим делам, и жан-люкового везенья не вышло. Поехали вдоль склона влево искать настоящего трудового счастья. И оно ждало меня в трехстах метрах от старта, в симпатичной такой маленькой ложечке, подав знак нежным подталкиванием аппарата вверх, который, чуть призадумавшись, прекратил свое бессильное, вялое соскальзывание вниз, чуть затрепетав, скажем так, хвостиком. Наезжаю грудью на склон, ощущение такое, что тебя толкают сзади и вверх, мягко вдавливая всем телом в подвеску. Ну, тут уж чего уж. Валю крыло набок и наслаждаюсь нарастающим визгом "варика". Мужики и примкнувшие к ним сеньоры. Кто может объяснить, где сидит это знание: куда крутить и куда протягивать? Богом клянусь, в этой игре с термиком нет ни грана от рациональной рассудочности, ведь знаешь с самого начала, что надо именно туда, а вот здесь - задержаться, а вот здесь - покруче завалить. А?

Хотя, признаться, бывает и пролетаем, но не в такую погоду и не сейчас. Сейчас мы летим. Между тем мой (а чей же еще?) термуля, перестав клонить в сторону маршрута и в глубь хребта, уперся вертикальной свечой в уже мое (а чье же еще?) облако. Значит нам туда и дорога. А старт уже далеко внизу, далеко внизу стартует Барнагов. Делая свое, теперь уже ставшим нехитрым, дело, наблюдаю за Андреем. Что-то хилые у него дела. После старта, аппарат уже довольно долго снижается, как бы не сел мой собрат по крылу. Тем временем я подошел под самую кромку. Отмечаю 2400 превышения над стартом, прибавляем восемьсот абсолютки Курая - итого 3200. Неплохо. Хотя, холодно, чего уж тут хорошего. Маршрут только начался, а я уже мерзну. Полярка не спасает, будем терпеть, сколько сможем, а потом снижаться же будем (временами, надеюсь).

Старт исчез из поля видимости. В лохмотьях облачной базы стала рывками пропадать из виду земля. Увлекаться нельзя, пора удирать. Затягиваю почти до конца полиспаст, слабеет усилие на ручке. Руки почти до положения "в боки", загудело окружающее пространство, мощной болтанкой сказало мне облако: "Прости", - и крутясь, унеслось назад. Направляю глайдер к понравившемуся мне пику с желтой каменной осыпью, обращенной к солнцу в паре километров по маршруту, и застываю в пространстве. Впрочем, застываю в макро, так сказать, масштабе. Дельт, ставший норовистым и непослушным, швыряет в разные стороны, иногда скачками разворачивая совсем не туда, куда стремится вытянутое в струну тело. Стараюсь контролировано расслабляться, но через пару минут снова застаю себя вытянутым в напряженную струну. Когда я, наконец, изживу в себе эту чайниковскую неспособность расслабляться в полете! Вот и понравившаяся мне вершина. Наскакиваю на нее сверху, ожидая термической горки с подветренной стороны. Странно - пусто... Вялая реакция крыла на управляющие усилия, зачерненная вниз шкала "броника". Так, хватит играть в пара - шутистов, сбрасываю полиспаст и начинаю утюжить вершину - ну должен же быть тут термик. Облазив окрестности негостеприимной вершины, окончательно понимаю - нас здесь не ждали, и уже дают отворот поворот, намекая звуками мяукающего после минус четырех "варика". Пора катиться вниз - садиться на вершину в мои планы не входит. Стою перед дилеммой: искать поток по склону хребта, ставшего очень неродным, теряя высоту, или перескочить на солнечную сторону более низкого параллельного хребта, распластавшегося прямо над дорогой. В первом варианте возможен сценарий, когда с потерей высоты меня зажимает между хребтами, и выбраться к дороге я смогу после того как обрасту недельной щетиной. Ну, нет, Марафон это все-таки фрэндликомпетишн, я предпочитаю вечером попить чего-нибудь покрепче "Пепси" с милыми французами и не менее милыми соотечественниками.

Затягиваю "ви джи" и двигаюсь, сопровождаемый быстро несущейся по земле собственной тенью. И в самый раз! Проскакиваю над острыми зубцами скал в каких-нибудь десяти метрах. Нутром чую, в такую суперпогоду умудрился влететь в кризу, и елозить уже возможности не отпущено. Надо либо точно попадать в термик, либо умыться проделанными пятнадцатью-двадцатью километрами. В обратной от маршрута стороне, в глубине долины стоит небольшое размазанное облачко - то ли образуется, то ли готово исчезнуть навсегда. Наитием решаю двигать туда, кинув горы с их неисчерпаемыми потенциальными возможностями посадить меня в ловушку. Летающий брат, что тебе рассказывать, как сучим мы вытянутыми в струнку носочками, моля удачу дать шанс, дать занюханый нолик, чтобы возить его потея, теряя и приобретая метры высоты, как находишь и теряешь в тоске и отчаянии эти вот только что тут бывшие +0,5, как разматываешь этот нолик до плюс трех и превращаешься из ничтожного судорожно извивающегося червяка в гордую птицу, зорко и строго посматривающую с километровой высоты вниз в широченном устойчивом четверочном потоке, уже напрочь забывшую свое червячное прошлое. Вот и не буду. Скажу только, что ушел я с двухсотметровой высоты на мощной пятерке, когда стихает все вокруг, когда дрожит мелко крыло, вкручиваясь в синеву узкой спиралью с широченным шагом, и сглатываешь слюну, дабы уши не закладывало.

Маршрут продолжается. Набрав три с половиной тысячи, вламываюсь опять в горы - разбираться, как это они меня полчаса назад чуть было не опустили (в прямом, разумеется, смысле этого слова). Кромка облачности поднялась до 3800. Потоки усилились и, как обычно, не столько плюса, сколько минуса. Болтаюсь в воздухе около часа, прошел каких-то двадцать километров. Жаль, нет барографа, но живо представляю, какую бы он нарисовал мне картинку - частая пила с правильными треугольными зубцами, с микроскопическим шагом не более пяти километров. Иду горами, километрах в пяти от тракта. Вокруг никого, одиночество полное, вокруг только горы, никаких признаков цивилизации. Так мне еще летать не приходилось. Чистый восторг души с признаками легкого мандража. Я все-таки существо коллективное. Сейчас бы пару дельтиков рядышком - как бы мы пошли вместе! С кем же это потом обсасывать перепетии полета за кружкой старого доброго эля? Нет, беру последний поток и иду к тракту, а то залетишь в каменную ловушку, кто ж меня доставать-то будет не радиофицированного.

Подхожу к каменной осыпи и начинаю раскручивать поток, режу воздух левой консолью метрах в пятнадцати от каменных нагромождений, чудом сохраняющих свою устойчивость на шестидесятиградусном уклоне. Скоростной лифт исправно работает, вот только чересчур тряский. Каменная осыпь закончилась и перешла в ледник, где скороподъемность еще увеличивается. Ловлю себя на мысли, что я где-то уже все это видел: и голубой ледник в ложе из темно-серых скальных массивов, и безбрежную горную панораму вокруг, где нет места человеческому существу, но органично вписан стремительный профиль дельтаплана в крутой спирали. Эта видимо была рекламная фотография в одном из "наших" журналов, чудесным образом превратившаяся в частицу моей жизни. Оглядываю всю окружающую меня невероятную картину, стараясь запомнить и отложить в подсознание как можно больше деталей. Я это буду переживать потом, прокручивая еще и еще раз этот ирреальный фрагмент моего бытия. А сейчас я слишком поглощен техническими деталями обеспечения своего существования в этом чуждом для меня мире.

Вот и подходим к устью двадцатикилометрового ущелья, отделяющую Курайскую степь от Чуйской. Совершенно ясно, господа присяжные заседатели, что начинается самая трудная часть маршрута. Проплыть на халяву в нулях эту мешанину из хаотично разбросанных вершин, не желающих объединиться в мало-мальски приличный хребет, мечтать не приходится. Уходить в горный массив, где кучевка стоит сплошняком, нельзя - усилился снос перпендикулярно маршруту и при таких +5, -6 там и останешься. Тракт зажат между причудливо извивающейся Чуей и почти вертикально спадающими двухтысячниками. С противоположной стороны реки - скальные стенки Северо- Чуйского хребта. Садится, в случае чего, придется на узкую асфальтовую ленту дороги, либо, если повезет, на микроскопические поляны, кое-где просвечивающие зеленым у самых оснований каменных великанов. Высота около полутора километров, ничтожно мало, для того чтобы сунуться вперед. Минут десять ищу поток перед пропускником в Чуйскую степь. Пароль: "+5, 3500". Тогда, может быть, и пропустят. Находим заветную комбинацию и, mama mia, вдалеке открывается безбрежное пространство, пространство другой планеты, плавно распахиваясь из узкого просвета между гор. Даже если я сейчас плюну на все, развернусь и сяду внизу в тихом безопасном местечке, я буду счастлив тем, что я ЭТО видел. Клянусь, что нет больше такого нигде на милой нашей планете под названием Земля. Тут замечаю далеко внизу, в головокружительной бездне белую точку дельтаплана в том месте, где я был двадцать минут назад. Андрей! Вот молодец, выбрался из задницы, в которую попал после старта. Однако, не дождаться мне тебя - слишком разнесены мы во времени и пространстве. Покидаю иссякший на 3400 поток и иду на первый переход, наметив впереди приличную, по моим понятиям, вершину. Куда там! Впадаю в совершенно дикие минуса и падаю, падаю вниз. А облюбованная мной вершина удаляется от меня вперед по маршруту, одновременно возносясь в те дали, которые я только что покинул. Вот это да, это же настоящая "глистзада" какая-то. Ну, километра три я пропадал вперед и снова нахожусь в критичной близости от потерявшего разом привлекательность ландшафта.

Опять поиск нулей, мучительное ожидание рождения чистого и сильного тела термика из этой хаотичной пузырящейся и опадающей закваски. Опять медленный подъем мимо равнодушных скал в спасительное пространство, в котором еще недавно плывущие в недоступной вышине вершины гор мирно покоятся далеко внизу, потеряв свое грозное величие. Но с каждым вознесением вверх все ближе и ближе чудесная панорама, всем своим существом я уже там. Четко различаю вышку ретранслятора - последнее звено релейной цепочки Горно-Алтайского канала связи. Он стоит на вершине, как молчаливый страж, дающий право на проход в Чуйскую степь. Там я должен взять свой последний термик - пропуск в заповедную страну. Я уже знаю, что буду там. Я интегрирован в эту живую субстанцию, стал частью целого, которое меня теперь не отвергает. Внезапно сзади и снизу мелькает рыжая молния, превращаясь в пяти метрах от меня в разъяренного орла, готового оспаривать мое право находиться в этом месте. В немыслимом развороте птица, почти запрокинувшись на спину, застывает передо мной, демонстрируя свое грозное оружие и тут же уходит вверх, избегая столкновения. Все происходит настолько быстро, что я не успеваю отреагировать каким-либо движением на чрезвычайную ситуацию. Секундой позже чувствую и слышу крепкий удар сверху по оболочке дельтаплана, и птица исчезает из моей жизни навсегда, оставив в душе неприятный холодок, испарившийся, впрочем, без следа через непродолжительное время. Ну вот и ретранслятор проплывает прямо подо мной. Горы разом обрываются, мягким серебряным полукольцом снежников обнимая далеко на горизонте совершенно плоскую, рыжевато-серую поверхность с голубой гроздью небольших озер, прикрепленных к сплетению множества мелких речушек, образующих в центре ослепительно сверкающую на солнце артерию Чуи. Прогретая сковородка степи исправно делала свое дело, расставляя в шахматном порядке широченные, спокойные термики, венчающиеся стройными рядами совершенно одинаковых кучевых облаков. Помните - "…а по небу плыли маленькие белоснежные облака и часы на башне…" Не помните? Прочитайте приключения Буратино. Поэтому не буду описывать свое состояние души в этот момент. Алексей Толстой давно это сделал за меня.

Через пятнадцать минут подо мной проплыл Ортолык - десяток серых домиков неуместно и бессмысленно торчащих из бескрайнего, величественного плоского пространства, которое свободно раскинулось на юго-восток, сливаясь с бескрайним небом где-то там на родине Чингисхана. Так это вот моя цель? Ну нет, летим вперед, я хочу побыть в этой сказке подольше. Последний раз набираю 3000 метров, дальше спиралить нет нужды - потоки следуют один за другим с пятисотметровой периодичностью. Кругом один сплошной плюс. Живо представляю себе картину термического распределения в форме гигантского столба с основанием 50 на 100 километров, заканчивающего шляпой с полями загнутыми вниз по границе гор. Внизу районный центр Кош-Агач, до смешного маленький с высоты двух километров, выхвативший маленький кусочек жизненного пространства в этом лунном ландшафте. Битва еще не закончена, временность и иллюзорность существования этого клочка цивилизации подчеркивается отсутствием какого-либо перехода от бытия в небытие - заканчиваются дома и сразу начинается степь, так нехитро ограничивает расстеленной на полу вокзала газетой личное пространство бомж. Поколбасив в небе над поселком (вдруг кто-нибудь поднял голову и посмотрел в это вечное небо), разворачиваюсь и лечу к условленному месту подбора в Ортолык. Разом оборвав мыслишки насчет полетать еще, быстро скручиваю полторы тысячи метров высоты, разминаю в подвеске затекшие ноги, чтобы было чем встретить быстро налетающую землю. Садиться придется при боковом ветре, который дует поперек заметно понижающейся к центру долины.

Взявшись повыше изо всех сил, выталкиваю вперед трапецию, гашу инерцию движения, почти быстро перебирая по земле ватными ногами, на излете плавно опускаю аппарат на нос. Все! Жаром пышет нагретая земля, прохладный ветерок приятно холодит промокшую от пота одежду. Ссохся рот, на губах коркой застыл белесоватый налет, первые глотки из пластиковой бутылки с еще прохладной водой. Молча появляются двое из деревни и, не сказав ни слова, также молча исчезают. По тракту весело несется навстречу "Кляча" с улыбающимися мне из кузова парапланеристами. Аплодируют французы. Держит вверх большие пальцы Эрик, пролетевший из парапланеристов дальше всех, отмахавший 43 километра и остановленный коварным ущельем. Еду назад абсолютно счастливый. Кричим друг другу в ухо, обмениваясь впечатлениями, пускаем пиво по кругу. Да знает все это каждый, кто хотя бы раз возвращался с настоящего маршрута вместе с братьями по крылу. С интересом озираюсь по сторонам, вспоминая такие знакомые, но совсем иные снизу приметные места, где совсем недавно проходила моя другая, такая наполненная жизнь.

Закончился мой рассказ, но не закончился Марафон. Была еще дорога назад по красавцу Чуйскому. Был прекрасно описанный в статье Собетова сплав с речным боем в бурных водах Катуни двух развеселых катамаранов, и, конечно, был прощальный банкет, и крутая баня на берегу, с голыми распаренными карапузами, с криками снующими из бани в реку и обратно, вводя в смущение многочисленных обитателей семейного кемпинга "Империя туризма". Но, и это прошло. И возвращался я назад вдвоем со спящим на заднем сиденье сынишкой, и думал о том, что хорошая все таки штука жизнь, которая в серой череде будней подарила нам эти две недели светлой радости человеческого общения, неописуемой красоты Алтайских гор и несколько часов полетов, которые органично займут подобающее им место в архиве нашей памяти с именем "Марафон 2000" с расширением .ехе.

Автор статьи: Вячеслав Солодков - “марафонец”