Меня всегда удивляла человеческая память: подобно золотоискателю, она отсеивает все ненужное и мелкое, и его сносит затем течением времени, как речной песок; остаются лишь две-три мелкие крупицы золота – воспоминания о пережитом счастье - они-то и остаются с человеком, до конца дней согревая его теплым светом... А иногда бывает по-другому: нечаянно услышав как будто незнакомый запах, тебя словно озаряет, и, как по волшебству, из ниоткуда, возникает живая картина давно увиденного и забытого...
Это было давным-давно, осенью 1981-го года. Почему я так хорошо запомнил? Потому что летом того же года случилось в Уральске полное солнечное затмение, а было это 31 июля 1981-го. А поскольку я был тогда «юным астрономом», этот день я никак не мог пропустить: шутка ли – такое ведь случается раз в 50-70 лет! Мы только-только переехали в Уральск, потому что отца назначили на новую должность - начальником компрессорной станции. А поскольку мой родитель был страстным рыболовом (я подозреваю даже, что перевода в Уральск он добивался специально для того, чтобы удовлетворить свой неуемный рыболовный аппетит), то и мои детские будни сразу заполнились путешествиями, приключениями и рыбалкой.
Было мне тогда 12 лет, и до этого я толком еще не ловил рыбу, точнее - ловил, но не испытывал при этом никаких особенных чувств. Мне вспоминаются ранние походы на речки Бузулук и Самару, когда мы еще жили в Оренбуржье. Жара, комары, первый колючий окунек в руках... Помню первую свою зимнюю рыбалку с отцом - миниатюрные удочки, кроваво-красный мотыль и томительное, непостижимое для непоседливого юнца ожидание над лункой...
Но в Уральске все изменилось – здесь был Урал - Яик-Горыныч - река, воспетая Валерианом Правдухиным и Алексеем Толстым, река, приютившая на столетия яицких казаков, и ревностно охраняемая ими до самой революции, смоловшей потом в пыль и самих казаков, и их историю. Здесь был Урал и его заливные озера, богатые самой разнообразной рыбой - от осетра, севрюги, белуги и шипа, которые у казаков так и назывались - "рыба", будто все другое было не рыба, до «черной рыбы» - жереха, голавля, язя и леща, сазана, судака... Тогда, в далеком 1981 году, я, конечно, не знал всего этого.
Отец в первую же осень нашего пребывания в Уральске нашел отличное место для рыбалки, километрах в 50-ти от города, недалеко от маленького поселка Акжаик. Добираться туда было непросто, приходилось ехать в объезд, по старому мосту, потом по полевым дорогам, а в конце пути еще и продираться через прибрежный ивняк на УАЗике. Но отцовский шофер, которого он звал просто Славик, хотя тот был больше похож на румяного и доброго бычка, отлично справлялся со своими обязанностями и хорошо запоминал дорогу, так что проблем не было.
Обычно поездки в Акжаик (если, конечно, отец брал меня) происходили в субботу вечером. Еще с пятницы готовились снасти, проверялись удочки и донки, а в субботу, сразу после работы, отец со Славиком забирали меня и все мы ехали на долгожданную рыбалку. То место я довольно хорошо запомнил, может быть потому, что мы были там не один раз. Урал в этом месте поворачивал, поэтому «наше место» находилось на яру высотой метра четыре. Здесь была отличная поляна, свободная от ив и серебристых тополей, на которой мы обычно и размещались. Палатку мы не брали - отец и Славик спали в УАЗике или под навесом из брезента, а я – на перевернутой резиновой лодке, на которую сначала укладывалось сено, а затем стелился тент.
После приезда на место отец тут же бросался с удочкой ловить подлещиков для «нарезки», чтобы поставить донки. К Уралу с нашего яра можно было спускаться по уступам - большим земляным ступеням, держась за обнаженные корни деревьев. На одном из таких уступов, прямо под нашей поляной, можно было разместиться с удочкой, и там же я поймал первого своего урального леща. А ниже по течению Урал намывал плес и там, на речном песке, можно было спустить лодку на воду.
Наловив подлещиков и густеры, отец уходил на плес ставить донки - обычно на них ловился судак и сом. А я занимал его место на уступе: бамбуковое удилище и консервную банку с червями отец оставлял мне, и я, подражая взрослым, плевал на червяка и закидывал наживку в медленно кружившуюся подо мной воду. В первый же мою рыбалку на Акжаике мне повезло - через пять минут после начала ловли пенопластовый поплавок заплясал, его повело в сторону, и вдруг он скрылся под водой. Я, как сумасшедший, рванул удилище вверх, но на полпути оно остановилось, будто зацепившись за корягу. Подтянув кое-как леску, я даже испугался: из глубины на меня глянул выпученный глаз. Это был лещ, большой лещ, просто огромный для меня! Завидев свет, рыбина выскочила из воды, изогнулась и, сверкнув в лучах заходящего солнца как слиток золота, шлепнулась в воду и обдала меня брызгами. Я ясно ощутил, что она тащит мою ненадежную снасть ко дну. Во мне боролись два чувства: во-первых, не хотелось ударить лицом в грязь перед отцом, а для этого мне надо было во что бы то ни стало вытащить леща, и во-вторых, впервые в жизни во мне проснулся настоящий охотничий азарт, и мне ужасно захотелось выиграть этот поединок между зверем и человеком.
Не знаю, сколько бы еще продолжалась эта борьба, но, слава Богу, рыба засеклась крепко, через несколько минут начала ослабевать, и разрешила подтащить себя к краю обрыва. Подсачека у меня не было, как и многого другого в те времена, и я долго не мог ничего поделать с красивой и большой рыбиной, которая плескалась у моих ног, и поминутно пыталась уйти в темную глубину. Хорошо, что подоспел отец. Не мешкая, прямо за леску он вытянул леща на берег и присвистнул:
-Харроший, твою мать!
Но это было еще не все - в тот же вечер я впервые поймал судака на донку. Вечерело рано, как всегда в начале октября. Поляна наша, если смотреть на нее издалека, превращалась в настоящее стойбище древних людей, так мне тогда казалось: среди темного леса горел костер, своим красным светом озаряя только людей, навес и деревья вокруг. То и дело над ивняком взлетали оранжевые метеоры – искры от костра. Славик возился у огня, отец сооружал навес на случай дождя. Вдруг я услышал далекий звон колокольчика: он прозвенел один раз, второй, более отчетливо, третий... Я побежал к плесу, стараясь не споткнуться. Увидев яростно дергающуюся снасть, я стал вытягивать леску из воды. На противоположном ее конце кто-то отчаянно сопротивлялся. Только вытянув всю лесу до конца, я увидел рыбу с крепким прогонистым телом и зубами в пасти.
Что это судак, я узнал позже, когда гордо поднял рыбину, чтобы в свете костра показать ее отцу. «Ну, слушай, ты даешь! На уху сегодня наловил! Молодец!» - сказал он и покачал в руках судака, будто взвешивая. Какой же вкусной мне показалось уха той октябрьской ночью! В ней были и сом, и мой лещ, и мной же пойманный судачок... Но самой главной приправой к ней был мой зверский аппетит и распиравшая меня гордость от поимки таких славных рыб...
А потом я лежал на перевернутой лодке, укрывшись стеганым одеялом, и смотрел в черное осеннее небо, роящееся звездами. Вон Альтаир, альфа Орла, а выше – Вега, а левее – Денеб, самая яркая звезда в созвездии Лебедя. Вместе они образуют осенне-летний треугольник, который всегда был и будет со мной на осенних рыбалках. А через все небо, будто рассыпанная щедрой рукой алмазная пыль, неровной полосой тянется Млечный Путь...
Вся моя последующая жизнь тогда представлялась мне такой же радостной и счастливой, как той ночью, когда я смотрел на тлеющий костер и слушал приглушенные голоса отца и Славика. Из леса тянуло уже сырой свежестью, пахло волглыми листьями и казалось, что вся природа замерла в ожидании прихода неотвратимой зимы. Я лежал и слушал, как под яром плещутся волны и бьет хвостом рыба. И подобно герою Валериана Правдухина, «от переизбытка счастья, подлинного, как сама природа, думал: «Неужели же человек может быть несчастным?» И отвечал: «Нет!»
